Поезд не заметно остановился. С верхних полок спрыгнули два наших спутника: «Ну что, пожарники, выспались»? — произнес Аркадий. Те выскочили в коридор, обуваясь на ходу, ничего не ответив. Аркадий удивленно посмотрел им в след. «Пойдем, покурим, подышим свежим воздухом» — предложил мне Аркадий, выходя из купе. Я усмехнулся над его словосочетанием и вышел вслед за ним. Вступив на перрон, мы закурили. Неподалеку от нас стояли наши попутчики с верхних полок, покуривая. Они стояли друг против друга, делая какие — то манипуляции руками и пальцами рук, не говоря ни слова и беззвучно улыбаясь. Мы с Аркадием переглянулись, нас осенила одна и та же догадка. Они были глухо-немые. Мы подошли к буфетному киоску, откуда шел аппетитный запах. Не раздумывая, мы с Аркадием, купили по порции окорочка с картофельным пюре на пластиковой блюдце. Увидев, стоящего у окна купе, Николая Николаевича, Аркадий, указав на свое блюдце, тихо произнес, глядя на старика: «Купить»? — рассчитывая, что по жесту и движению его губ, Николай Николаевич догадается, о чем речь. И действительно, тот понял Аркадия и замахал руками, давая понять, что не хочет. Мы тут же справились со своим обедом. Я сбегал за термосом, так как не оставалось времени на чаепитие. Я попросил буфетчицу наполнить термос чаем, предварительно сполоснув кипятком. Она быстро все исполнила. Мимо нас пробежал какой — то товарищ с подозрительным видом, бросив на проводницу настороженный взгляд, он забежал в вагон. От него попахивало спиртным. Аркадий ему что — то крикнул, но тот не оглянулся. «Вы его знаете»?- спросил я. «Конечно» — отвечал Аркадий: «Он из последнего купе». Казалось, Аркадий знал всех, кто едет в вагоне. Мы вернулись в купе. Те двое ребят, с верхних полок, полулежа, о чем-то вели беседу, делая замысловатые манипуляции руками и пальцами, так же беззвучно улыбаясь. «Ну что, чайку»?- спросил я Аркадия, поставив на стол термос. «Почему бы нет»? – ответил он. « Кстати, у меня есть ежевичное варенье» — с довольным видом произнес Аркадий, доставая из-под полки потертую кожаную сумку: «Сестра старшая угостила». Открутив крышку, поставил пластиковую литровую банку на стол. Я сбегал к проводнице и принес две чайные ложки. Варенье было бесподобное. «Тут еще кое какие подарки» — похвастался Аркадий. «А эту вторую банку с кизиловым вареньем сестра велела передать тете Марфе, что живет не далеко от меня. У нее сердце больное, лучшего лекарства не найти. Мы с детства нашего с тетей Марфой как одна семья. Хорошая бабушка, дай Бог ей здоровья. Только сын у нее полный оболтус. Сколько я знаю, никогда не работал и живет за счет матери. Одногодки мы с ним. Мало того, что тунеядец, так еще обижает мать. Как так можно, ума не приложу. Разве есть на свете роднее и дороже человек, чем мать? Она, не задумываясь ни на секунду, разделит с тобой твои горести и ненастья, ничего не требуя взамен. Я думаю, если по вине сына из глаз матери упадет хоть одна единственная слеза, то к гордому имени человека, он не имеет даже отдаленного отношения. Если бы Аркадий не был занят тем, что закручивал крышку на банку с вареньем, я готов был пожать ему руку за такие слова. Вдруг в конце вагона послышался шум и брань. Мы с Аркадием выглянули в коридор. Я сразу узнал того типа, от которого отдавало перегаром, когда он входил в вагон, неся под рубашкой подозрительный предмет. Он с кем — то затеял драку. Уже в коридоре, схватив за грудки, вероятно своего спутника, он затеял переполох. Появилась проводница, и, не церемонясь, взяв дебошира за плечо, пригвоздила его к стенке. «Что такое»? — вскричала она: «Вы у себя дома или в общественном транспорте?». «Это он начал» — оправдывался второй, застегивая пуговицы на своей рубашке. «Ну-ка дыхни!» — потребовала проводница, обратившись к виновнику беспорядка. «А что дышать»? — произнес второй: «Он на ногах стоит еле-еле». «Собирай свои вещи» — гневно произнесла проводница, глядя в упор на пьяного пассажира: «На следующей станции покинешь поезд» и взялась кому-то звонить. Тот с трудом ворочая языком, начал оправдываться. «Вот придет дежурный, ему и будешь рассказывать» — громко произнесла проводница: «А пока, живо собирай вещи». «Я больше не буду» — с трудом произнес дебошир, «Конечно, не будешь» — невозмутимо ответила женщина. «Что ж ты, дорогой товарищ, — крикнул ему Аркадий: «В такой жаркий день напился?». Возмутитель порядка, не без труда обернувшись, не зная, кому адресовать свой ответ, произнес: «А кто сказал, что я напился? Я только похмелился». «Скажу я тебе словами великого перса», — произнес Аркадий, подойдя к нему поближе:
«Уменье пить не всем дано:
Уменье пить – искусство.
Тот не умен, кто пьет вино
Без мысли и без чувства»
И запомни, дорогой мой, человек. Здоровье – не бумеранг, запустишь, не вернется!» Тот на мгновение тупо уставился на Аркадия. «И не будет, вас, мучить совесть»? — продолжал дебошир, обратившись к проводнице: «Такого парня обидеть…, есть же заповедь — «понять и простить». Та ему что-то ответила, размахивая перед своим носом рукой, и гневно глядя на него. Тут пришел дежурный и с ним еще кто-то в форме. Заломив ему руки, они повели пьяного пассажира к тамбуру, перекинув через его шею ремешок сумки с вещами. «Все равно я вас люблю, — произнес он, проходя мимо проводницы: «Хоть застрелите меня». «Было бы из чего, с удовольствием», — ответила женщина, бросив на него презрительный взгляд. Тот ещё что-то громко выкрикивал, но его уже вывели в тамбур, и за ними за хлопнувшаяся дверь, заглушила его несвязную речь. Высыпавшие в коридор пассажиры, судача о случившемся, потихоньку разошлись по своим местам. «Что же вы, Николай Николаевич»?- произнес Аркадий, проходя мимо соседнего купе, заглянув вовнутрь, — «От такого кушанья отказались? Отменный окорочок, славное пюре, пальчики оближешь». – «У меня всего полно, напихали в сумку всякого» — отвечал старик. Мы с Аркадием зашли в свое купе. «И понесло же его за тридевять земель» — произнес Аркадий, кивнув в сторону соседнего купе, имея в виду, Николая Николаевича. А вот увидите, он все равно вернется. Увидеть этого я, конечно, не мог, по понятной причине. Аркадий так говорил, чтобы придать своим словам значимость: «Вот, к примеру, взять», — продолжал Аркадий, — Друг у меня в нашем поселке живет, на одной со мной улице, Кондрат Цаунер, немец. Сестра у него и родственники в Германии живут. Настояли они на том, чтобы он к ним переехал. Продал свой дом, а некоторые вещички раздарил друзьям и знакомым. Мне, так как я электрик, достался тестер с индикатором, германского производства. Долго они мне служили исправно. Провожали мы его всем поселком. И что в итоге? Через год вернулся. Говорит, что все там хорошо, да ничего хорошего. Не понравилось ему там: и нравы, и уклад жизни, все по — другому у них. Каждый живет в своем мирке, как в коконе. Более того, если попадешь к близким родственникам невзначай, то могут и не пустить в дом. Оказывается, надо предупредить их заранее, о своем визите: так у них принято. То ли дело у нас. В любой дом заходи, в любое время, никто тебе в гостеприимстве не откажет. А еже ли у тебя еще и бутылка с собой, тебя же, как родного примут. «Скучно там ему будет» — снова кивнув в сторону соседнего купе, произнес Аркадий. Ни посидеть с кем либо, ни поговорить по душам, по-мужицки. Чужие нам эти американцы и неровня нам, совсем не ровня. Они в гонке за наживой, потеряли все святое, все человеческое. Все трезвонят на весь мир про свою демократию. Может она у них и есть, какую они ее понимают, но нет никакой морали. К примеру, сказать, смотрел я по телевизору не давно, как одна у них важная особа праздновала свою роскошную свадьбу: замуж она вышла. И за кого вы думаете? За свою маленькую, любимую собачку. Спрашивается, есть мозги у человека. Они со своей демократией совсем с ума по сходили. Не хочу обо всем говорить: стыдно говорить об этом. Знаю одно, нет у них будущего и быть не может. Аркадий лукаво усмехнулся. Они весь мир готовы разрушить и утопить в крови, только что бы сохранить свою демократию эту самую. И нас поливают грязью, стараясь казаться чистенькими. Вы думаете, им нужна сильная Россия? Как бы, не так. Все пичкают нам свои санкции без конца. Нам их санкции, что зайцу стоп сигнал. Они из шкуры лезут, чтобы мы были слабее их. А со слабыми легче разобраться и с меньшими потерями. Найти повод для осуществления свих планов, для них пара пустяков. Вот такой вот простой кроссворд. Но ничего, святая дева Мария покровительствует нам и не допустит беды. Аркадий встал, и почему то повернувшись в угол, перекрестился, и снова сел на свое место, молча о чем то размышляя.
Я замечал за Аркадием одну странную особенность. Как бы он не был в веселом настроении, всегда в его глазах угадывалась, ни чем неутолимая грусть. Так бывает у людей, которые много в жизни страдали. Теперь эта особенность четко выражалась в его глазах. Тем не менее, он умел быть лидером компании и находил удовольствие в том, что развлекал окружающих. Мне, почему то казалось, он это делает, чтобы отвлечь себя, в первую очередь. Как бы там не было, он был интересным собеседником. С такими людьми не бывает скучно. Мне нравилась его простая и не лишенная смысла речь. Я слушал его с интересом, да и обстановка располагала для ведения длинных разговоров. Как говорится, длинные разговоры, короткая дорога. Бывает знаком с человеком много лет и, казалось бы, знаешь о нем все. Но стоит затронуть самые тонкие струны его души, и убеждаешься, что ты его совсем не знал. Почему-то, мне захотелось узнать больше про Аркадия. А жизнь любого человека это как не прочитанная книга. Она вряд ли может быть не интересной.
«У вас, Аркадий, наверное, большая и дружная семья»? — спросил я, развалившись на своей полке, ожидая получить от него ответ в общих фразах. «Нет у меня никого» — с грустью отвечал он. «Как так? И жены нет»? — спросил я снова. «Тоже» — коротко отвечал он. «Как можно без жены? Бывает, вымотаешься за целый день, нервы на пределе и усталость камнем давит на плечи. Жена позвонит, спросит: «Когда тебя ждать на ужин»? На душе становится легко, как заблудившемуся в лесу путнику, который, на конец то вышел на верный путь. В эти минуты становиться легко, усталость куда-то уходит, и хочется все всем простить. Разве это не здорово, Аркадий? «Наверное»- равнодушно отвечал Аркадий, так и не поняв, о чем я говорю. «У вас что, никогда не было женщины»? — спросил я Аркадия, невольно присев на своей лавке. Вместо ответа Аркадий изменился в лице, его глаза наполнились грустью. Он тяжело встал и медленно подошел к двери. Постояв немного, Аркадий прошел к окну и снова присел на прежнее место. Молчание затянулось. Я уже, пожалев, что задал ему этот вопрос, хотел было сменить тему разговора, как вдруг, Аркадий тихо заговорил, будто сам с собой. «Давно это было» — начал он. Я был тогда молод и только что вернулся из армии. Моя девушка меня не дождалась. А такие писала письма, слезы сами наворачивались на глаза. Буквально перед моим приездом, она с каким-то залетным пареньком укатила, аж на Дальний восток. Правда, через два с лишним года, она вернулась, с маленьким ребенком на руках, домой. Жил я тогда со своей матерью, в собственном доме. Дом у нас был большой и добротный. Отца я почти не помню, только знаю, что он работал у нас в поселке электриком. По рассказам матери и очевидцев слышал, что он как то делал ремонт в силовом щитке и один неосторожный человек включил рубильник, хотя висела табличка «не включать». И отца не стало. Мать моя, Зинаида Михайловна, — продолжал Аркадий, была добрейшей души человек. Когда у кого-то в поселке случалось неприятность, она горевала сильно. А если, наоборот, у кого либо, произойдет хорошее событие, она радовалась не меньше, виновника торжества. Все ее любили и уважали. Она работала главным бухгалтером, в поселковой администрации и, кажется, работала там всегда. Много сменилось руководителей, но она всегда оставалась при своей должности. Как то раз, она собралась ехать по работе в соседнее село, которое относилось к нашей поселковой администрации. Что-то не хотелось ей ехать в этот день. Служебный Уазик задерживался и Мама, выглядывая в окно, говорила: «Хоть бы он не приехал». Через некоторое время машина все же подъехала к нашему дому. Я проводил ее до машины и вернулся во двор. Мама меня окликнула, я вышел на улицу, узнать, в чем дело. Она сидела на заднем сиденье, держа правой рукой широко открытую дверь. Посмотрев на меня, она ничего не говоря заулыбалась. Машина уже поехала, но она продолжала на меня смотреть и неохотно закрыла дверь. Туман долго бежал им в след, издавая громкий лай, проводил их до самой окраины поселка. Не прошло и часа, как дошла страшная весть. На крутом повороте водитель прикуривал сигарету, Мама сидела, перебирая свои бумаги. Когда водитель спохватился, было уже поздно. Машина слетела с крутой дороги в кювет и несколько раз перевернулась. У водителя ни царапины, а матери моей — не стало. Много было народу на похоронах, даже из соседнего села и деревни. Многие плакали, даже некоторые мужики не скрывали своих слез: все ее любили. Аркадий тяжело вдохнул. «Водителя, должно быть, посадили»? — спросил я Аркадия. «Да, но через год с не большим, он вышел, то ли по амнистии, то ли по какой то другой причине, я уже не помню» — отвечал Аркадий. «Как раз вечером, сидел я на скамейке у моих ворот» — продолжал Аркадий. Шел по тротуару тот самый водитель, с легка покачиваясь. Заметив меня, он хотел было свернуть, но замешкавшись, подошел и рухнул на колени передо мной. Он закрыл руками свое лицо, его плечи передернулись. Через мгновение, он разрыдался. Я никогда не думал, что мужчина, так может плакать. Не без труда, я поднял его с земли и посадил рядом с собой на скамейку. Он всхлипывал, вытирая слезы своими руками. Долго мы сидели, едва ли касаясь плечами, не говоря ничего. Иногда молча можно сказать больше, чем словами. Он понял, что я простил его, и на душе мне стало легче. Я остановил проезжавшего мотоциклиста. Мы вдвоем погрузили его в коляску, и мотоциклист увез его домой.
«Прошло несколько лет, после тех событий» — продолжал Аркадий. Как то раз, сентябрьским воскресным днем, я отправился на рыбалку, взяв удочку и пустое ведро, на нашу речку, что текла неподалеку от поселка. Туман лениво поплелся за мною следом, не спеша, переставляя лапы, ему было уже немало лет. Ближе к вечеру прошел легкий дождь. Тучи быстро разбежались по небу, гонимые ветром. Посидев у костра, в легкую перекусив и попив чайку, я собрался в обратный путь со своим скромным уловом. Пройдя некоторое расстояние, я остановился, прикурив сигарету, наслаждаясь окружающим миром. Воздух, промытый легким дождем, был чист и свеж. Впереди меня, зеленым ковром, простиралось широкое поле, подернутое тонкой пеленой легкого пара. Одинокая стройная береза стояла поодаль. Вокруг растущие дикие цветы любовались на нее, как на красивую невесту. Тихо текли воды речки, будто страшась нарушить немую тишину. Недалеко, зеркалом отражалось озеро, окруженное растущим камышом. Дикая утка, иногда крякая, плыла по нему. За нею неотступно следовала вереница заметно подросших утят. Два белых лебедя, сделав по воздуху большой круг, сели на воды озера. Подобрав свои крылья, они тихо поплыли рядом грациозно и величаво. Говорят, лебеди хранят верность друг другу, всю свою жизнь. Я им невольно позавидовал. Извилистая тропинка, протоптанная грибниками, уходила в даль, и не доходя до леса, растворялась в дымке. Зеленый лес молчал как вдохновенье, возвышаясь над покрывалом прозрачного тумана. Где то в лесу послышался глухой выстрел и за ним приглушенный лай собак. И снова все стихло. Далеко на стыке неба и земли, длинной полосою догорал огнистый закат. Постояв еще немного, я отправился домой. Туман лениво семенил следом, перебирая короткими лапами. Мы уже шли по центральной щебенчатой дороге, и сумерки медленно начали сгущаться. Из некоторых печных труб выходил легкий дым, медленно поднимаясь вверх. Это топились бани жителей поселка. Откуда-то доносились звуки баяна. И было слышно, как несколько не совсем трезвых голоса, в разнобой подпевали старательному певцу. Мальчишки по дороге катались на великах, усердно крутя педалями, обгоняя друг друга.
Вдруг мимо меня проехала легковая машина, и остановилась на площади. Через минуту из нее вышла женщина со стороны пассажирского сиденья. Водитель, открыв заднюю дверь, вручил ей небольшой чемоданчик, и развернувшись, уехал. Она была приезжая, судя потому, как растерянно озиралась по сторонам. Я подошел к ней. Меня сразу поразила ее необычайная красота: «Вам чем — нибудь помочь»?- спросил я думая, что она к кому то приехала. «Мне нужно попасть в гостиницу» — ответила она: «Пойдёмте, я провожу вас, это совсем не далеко»- сказал я, вызвавшись ее проводить. Она приехала, как выяснилось, по служебным делам, с проверкой и сказала, что пробудет здесь с неделю, если не больше. Мы вскоре дошли до гостиницы, которая находилась на территории поселковой администрации. Почему то местные называли ее «заежкой». Сторож, как обычно, не оказался на месте: «Подождите, я сейчас сбегаю за сторожем»- сказал я, и помчался за ним. Благо, он жил неподалеку. Сторож, хоть и был немного навеселе, но быстро одевшись, вышел. Я объяснил ему, в чем дело, и он, перебирая связку с ключами, быстро зашагал рядом. Открыв входную дверь заежки, и включив свет, сторож пропустил женщину вперед, при этом виноватым видом объясняя внутреннее расположение, и что где находится. «Если вам нужна будет какая-либо помощь» — произнес я, обратившись к незнакомке, — «Вон тот высокий дом мой» — показал я из окна. Она не посмотрела в ту сторону, куда я показал, и ничего не ответила. Попрощавшись и пожелав спокойной ночи, я удалился. Всю ночь я не сомкнул глаз, продолжал Аркадий. Что-то странное происходило со мной. Я думал о ней. Она завладела всем моим существом. Мне не терпелось дождаться утра, чтобы снова увидеть ее. Проходя мимо конторы, еще до начала рабочего дня, я ее увидал. Она развешивала на натянутой веревке, какие то свои вещи. Я быстро прошел по тротуару, боясь, что она меня заметит. Находя всякие пустяшные поводы, я часто заходил в администрацию, чтобы взглянуть на нее. Дверь кабинета, где она сидела, всегда была открыта, вероятно, из-за жаркой погоды. Я с трепетом с ней здоровался. Она отвечала мне, но чаще только кивала головой. Когда она шла по улице в магазин или по другим делам, все встречные и поперечные, подолгу смотрели на нее. Полные мужчины подбирали свои животы, когда она проходила мимо. А те, кто по-моложе расправляли свои плечи, не в силах скрыть восторг. Как я уже говорил, она была неописуемо прекрасна. Ни до, ни после, я никогда не видел такую женщину. Казалось, сам Бог отметил ее, подарив ей такую красоту, только лишь для того, чтобы простые смертные уверовали в Его безграничные возможности. В ее больших голубых- глазах плененный отражался мир. Заговорит ли, будто райские птицы поют волшебными голосами. Улыбнется ли, будто земля расцветает вокруг. Пойдет ли, словно лебедь плывет по чистой глади пруда. Все-все, в ней было прекрасно. Не трудно догадаться, что я влюбился в нее без ума, без памяти. Все время она была у меня перед глазами. Потихоньку мы сблизились с нею. Я одаривал ее разными подарками. Она их принимала, правда, без особого восторга. Ну какая женщина, откажется от подарков? Наконец я сломил ее гордыню: она стала отвечать мне взаимностью. Когда осталось несколько дней ее командировки, она согласилась переехать ко мне из заежки, где не было никаких удобств, даже телевизора. Буквально за один день, мой дом изнутри преобразился, давно отвыкший от женских рук. Я был на седьмом небе от счастья. Казалось, я не ходил по земле, а летал над ней. Я часто замечал за собой, что я если не бежал домой, зная, что она там, то быстрым возвращался шагом. В один из вечеров я шел домой и остановился, увидев сидящую на скамейке мою соседку — бабу Феклу. Она была глубокая старушка и очень, даже фанатично, религиозная. Как всегда, она была одета в длинное темное платье, с платком на голове, завязанным узелком под подбородком. Деревянный иссохший посох в ее руках, казалось ее вечный спутник. Я, поздоровавшись, поцеловал ее в морщинистую щечку: «Что то вы в плохом сегодня настроении, баба Фекла», — поинтересовавшись, присел я к ней на скамейку. Она была мне как родная бабушка, еще с детства. Когда матери бывало некогда, еще в моем младенчестве, она мне часто заменяла ее. Водилась со мной, готовила мне разную стряпню, и заботилась обо мне. По мере моих возможностей, я всегда старался отвечать ей тем же: «Как же мне не печалиться, Аркашенька?», — отвечала баба Фекла. Она всегда меня так называла: «Только что сидела со мной Марфуша — дочь моя. Замаялась она с сыном, что сил уже никаких нет. И в кого он уродился никак не пойму: у нас в роду таких вовсе не было. Хоть ты, Аркашенька, поговорил бы с ним, ведь он ровесник твой. Двадцать пять лет парню, а такой бездарь. Сидит дома, не хочет работать. Не гоже тако, ой не гоже. Марфуша сама виновата. Он был у ней поздний ребенок. Вот она все время тряслась над ним, выполняя все его прихоти и капризы. Бывало, ходила в соседнее село и деревню пешком в любую погоду, лишь бы купить то, что ему приспичило. Потихоньку посадила его себе на шею, а он и ноги свесил, и сидит. Мало того, оказывается, еще на мать руку поднимает. Токмо зыркну на него, сатано зрю супротив. И откель он взялся не пойму: у нас в роду таких и не бывало вовсе. Паразит этакий, нечестивец. Прости меня, Боже»! Она зажмурила глаза, наклонила голову и, держа вместе указательный и средний пальцы, спешно перекрестилась. «Ну, ничего» — продолжала лепетать баба Фекла: «Придет время, когда стоя на коленях, просить прощенье станет у матери своей, челобитно, да поздно будет. Слава тебе, Господи»! Она подняла к небу отрешенный взор и снова перекрестилась неторопливо.
Надо заметить, что баба Фекла, до глубокой старости сохранила ясность ума и привлекательность, — продолжал Аркадий. Не трудно догадаться, какая она была в молодости. Мы и не заметили, как поезд остановился на станции, так как Аркадий оживленно рассказывал, а я с нескрываемым интересом его слушал. Наши немногословные соседи с верхних полок, спрыгнули и вышли в коридор. Аркадий сидел, задумавшись, я молча ждал от него продолжения, стараясь не перебивать его. Вдруг в наше окно кто-то постучал снаружи. Это был Николай Николаевич, вышедший с вещами на своей станции. Он помахал нам рукой, широко улыбаясь. Мы ему ответили, но Аркадий не довольствуясь этим, буквально выбежал на улицу. Я остался сидеть в купе. С окна было видно, как Аркадий что — то говорил Николаю Николаевичу, похлопывая его по плечу. За тем, пожав друг другу руки, они обнялись на прощанье. Аркадий, закурив сигарету, провожал взглядом уходившего старика в сопровождении встретивших его родственников. Я с нетерпением ждал возвращения Аркадия: у меня было свое на уме. Наконец, выбросив окурок в стоящую рядом урну, Аркадий направился к вагону. Зайдя в купе и увидев меня, Аркадий будто прочел мои мысли, произнес: «Так на чем я остановился»? Ах да, вытерев рукой свой лоб, словно стараясь вспомнить все в точь как было, Аркадий продолжал рассказывать.
«Говорят, Аркашенька», — глядя на меня, произнесла баба Фекла, — Ты женщину в дом привел красоты необыкновенной. Это хорошо. Но плохо другое. Жизнь с красивой женщиной не в радость, а в тягость. Глаз да глаз нужен за ней. Чуть зазеваешься, того и гляди, порхнет как птичка и улетит, яко не бымши». «Не хороший вы человек, баба Фекла» — сказал я, обняв ее: «Айсь»? — спросила баба Фекла, подставив правое ухо: она плохо слышала: «Не лезьте в дела чужие, говорю, сидите на солнышке, да грейтесь, знайте» – ответил я, чуть повысив голос, и снова поцеловал в щечку. «Ой, Аркашенька», — залепетала старушка. «Я же не со злого умысла говорю, ты же сам знаешь прекрасно. Давно живу на свете, многое повидала на своем веку. Мамку твою, Зинаиду Михайловну, еще грудным ребенком вот на этих руках нянчила. Пусть она покоится с миром, бедненькая моя, золотая моя. Уголком своего платка она вытерла слезы, выступившие из глаз. «Сколько же вам лет, баба Фекла»? — спросил я старушку: «Много, Аркашенька» — тихим голосом произнесла она. Я была уже взрослой девочкой, когда в семнадцатом году власть захватили Бога отступники. Мои родители были старообрядцы. Мы жили тогда в Сибири, под Ишимом, в своей общине. Когда началось гонение на религию, мы бежали на Енисей. Но и тут нас постигла Божья кара за недостаточные молитвы и слабое восхваление Господа. Тятю мово арестовали по ложному доносу. За то, что он не отрекся от веры, его пытали в застенках и по возвращении домой он вскоре умер. Матушка моя не на долго, его пережила. Меня взяли к себе чужие люди. Они занимали какие-то должности во власти сатанинской. Увидев, как я тайком молюсь, они избили меня и выворачивали пальцы рук. До сих пор помню, как трещали мои суставы на пальцах. Бог им судья. Я сбежала от них. Добрые люди приютили меня. После я вышла замуж за освободившегося из заключения мово покойного уже, Захара Спиридоновича. Он и привез меня сюда с маленькой Марфушей на руках. Много мне пришлось пережить в то страшное время. Скольких людей, ни в чем не повинных, предали смерти те душегубы. Теперь, небось, сами пекутся в гиене огненной, нечестивцы. Туда им и дорога. Не можно тако глаголить: грешно то. Прости меня, Господи! Она снова посмотрела наверх, накладывая на себя двуперстное крестное знамение трясущейся рукой. «Мне не терпелось бежать домой», — продолжал Аркадий: «Но не мог так скоро оставить бабу Феклу: много доброго она мне сделала в жизни. Наконец, я нежно обнял ее и трижды поцеловал, намереваясь уходить. Баба Фекла погладила меня по голове, почему то, она всегда так делала. Уходя я обернулся, она что-то нашептывая, крестила меня в след.
Когда закончилась командировка у Наины, так звали мое очарованье, мы поехали к ней в районный центр. Она жила у своей тети. Та была женщина властная и строгая, хотя была на вид довольно привлекательной. Похоже, у них вся порода была такая. Мы с ней сразу не поладили, почему-то. Жить в поселке Наина наотрез отказалась. Мы, посовещавшись, решили продать мой дом и переехать в райцентр, который находился в пятидесяти километрах от нашего поселка. Дом был большой и добротный. Глава поселка, узнав о моих намерениях, предложил мне продать для администрации, по выгодной цене. И действительно, цена оказалась порядочная, так как, мы на те деньги купили двухкомнатную квартиру, в капитальном доме, и почти всю необходимую мебель. Самое главное, установили домашний телефон: так хотела Наина. Я по простоте своей решил оформить квартиру на Наину. Она была непротив моему решению. Я устроился электриком в приличную организацию и был вполне доволен. Наина была немного выше меня ростом, и я намеренно купил себе обувь на толстой подошве. Жизнь пошла своим чередом и мне казалось, я о такой и не мечтал. Порой мне казалось, что за привлекательной внешностью Наины живет какая то другая сущность. Но ослепленный близорукими чувствами, я не придавал тому значения. Вскоре я убедился, что Наина по своему характеру, оказалась женщиной очень капризной. Она за пару минут могла измениться так, что казалось это не она, а совсем другой человек. Я старался не зацикливаться на этом, полагая, что все наладится. На мои предложения оформить наши отношения она под разными предлогами все откладывала, не давая ясного ответа. Я часто замечал, как разговаривая по телефону, при моем приближении она, заканчивая разговор общими фразами, бросала трубку. По прошествии нескольких месяцев нашего совместного проживания, она время от времени приходила позже обычного, мотивируя это тем, что задержалась на работе. Мне это не совсем нравилось, но я не подавал вида, надеясь в глубине души, что она говорит правду. Аркадий замолчал. Было видно, что ему тяжело говорить. Но у человека есть свойство поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, которые всегда в душе и не имеют срока давности, оставаясь в ней на всю жизнь. Мне казалось, что Аркадий об этом рассказывает впервые, после стольких лет. Судя по его виду, я был уверен в этом: «Прошло около полугода», — продолжал Аркадий, — Я уехал в поселок, узнав, что баба Фекла скончалась. Незадолго до моего отъезда, Наина с истерикой устроила скандал без особых причин, как говорится, на ровном месте. Все расходы, на организацию похорон и поминки, я взял на себя. Тетя Марфа предлагала мне взять скромные накопления покойной, но я отказался. По чистой случайности могилы моей матери и бабы Феклы, оказались рядом. Я сделал общую ограду и одну калитку в ней. Между ними соорудил столик и поставил им общий памятник. Вопреки воли глубоких старцев, облагородил их могилы сверх старательно. Эти две могилы были самые красивые на кладбище, если уместно так говорить, как они и сами были при жизни людьми прекрасными. По возвращении домой, меня ждал не менее потрясающий сюрприз. Я хотел было ключом открыть дверь, но ключ не подошел к замку. Я с силой постучал в двери, забыв, что есть звонок. Наина открыла, хотя и не сразу, вся в расстроенных чувствах. Бросив мне в ноги мой чемодан, сунула мне в руки паспорт с какой-то вложенной бумажкой по середке. Она слабо произнесла: — «Прости»! — и захлопнула дверь. Я раскрыл паспорт, та бумажка оказалась листком убытия с отметкой о моей выписке из данного адреса. Аркадий, достав висевшее на креплении полотенце, вытер со лба выступивший пот и лицо. Затем он взял пачку сигарет, лежащую на столе, и снова положил на место: «В глазах у меня потемнело», — продолжал Аркадий, — «Земля ушла из под ног». Долго я стоял на площадке, не в силах сдвинуться с места, выкуривая одну сигарету за другой, еще не совсем осознавая случившееся. Иногда слышалось слабое шуршание за дверью. Взяв свой чемодан, я медленно вышел из дома. Долго я шел по ночной улице, не зная куда иду. Я опешил, увидев, что дошел до вокзала, который находился очень далеко. Пересидев в нем до утра, я отправился в контору и написал заявление об увольнения и уехал в поселок, оставив доверенность коллеге на получение причитавшейся мне суммы. Первое время перебивался у знакомых. Брался за любую работу, а к труду был с детства приучен. Конечно, я мог найти адвоката и найти свидетелей, их было полно, но не стал этого делать. Меня терзало другое, что невозможно было ничем возместить. Аркадий молчал с минуту, и снова вытершись полотенцем, продолжал. Столько лет прошло с тех пор, а кажется, все это было вчера. Не было дня, чтобы я не вспоминал о ней. Как часто в первое время, я тайком по ночам ходил на то место, где ее впервые увидал и подолгу стоял там один. Затем незаметно удалялся, довольный тем, что ни кто не был свидетелем моих душевных мук и ночей бессонных. Я никогда не желал ей зла, наверное, потому…, наверное, потому…, что я до сих пор… . Аркадий не договорил. Он тяжело встал и подошел к окну. Через несколько мгновений, глядя в окно, он произнес: «Хотя бы один, единственный раз, услышать ее голос. Если бы хоть раз, она позвонила. Если бы она только позвала. Я пешком отправился бы к ней, запоминая каждый проделанный мною шаг. Через секунду он добавил: «Единственное, о чем молю Всевышнего, – не о благополучии своей, не о спасении даже души собственной. Молю Создателя только о том, чтобы Он гнев свой за ее грехи обрушил на меня, ее минуя. Так он говорил. И должен признаться, я никогда не слышал ничего подобного. Наступила долгая пауза. Где то впереди состава послышался долгий гудок локомотива, словно, приветствие отправленное кому то. Аркадий стоял, облокотившись к левой стенке и смотрел в окно, глядя в никуда. Его свободная рука беспомощно свисала, как крыло раненной птицы. На кисти улавливалась еле заметная дрожь. Аркадий сам того не ведая, невольно, может быть, раскрыл мне самые потаенные уголки своей души. Бесспорно, Аркадий любил, ту самую женщину, иначе, он не говорил бы такие слова. И пронес свои чувства к ней через долгие годы, не смотря ни на что. Умение прощать – удел не только сильных, но и людей умеющих любить. А он, Аркадий, умел любить искренно, беззаветно, бескорыстно. Обидно, когда такие люди по воле случая ли, по воле злого рока ли, остаются на обочине дороги, названье которой жизнь. Конечно, есть надежда, что все еще устроится. Но в годы Аркадия, как он выражался, в его пять ноль лет, эта надежда угасает, как утренний туман под лучами восходящего солнца. И вдвойне обидно, когда некие непорядочные субъекты, пользуются добротой и открытостью других, ради своих корыстных целей. И какова же цена их того самого счастья, которое построено на несчастии других? И какого будет на душе у них, когда жизненный путь приведет к последней черте? Оглянувшись назад, даже вспомнить будет нечего, потому что все там ничтожно. Только пустота останется в сердце, только горькое сожаленье и позднее раскаянье. И это единственное, к их великому негодованию, что они заберут с собою в вечность. Вот такой вот простой кроссворд, с грустью думал я, молча глядя на Аркадия. Я чувствовал себя виноватым перед Аркадием, от того, что сам того не желая, заставил Аркадия переживать снова, рассказывая мне всю свою непростую жизнь. Не находя слова в свое оправдание, я молча глядел на него. Мне, почему то вспомнилась восточная притча: «Торопись восхищаться человеком, ибо упустишь радость». Аркадий стоял на том же месте. От стекла отсвечивалось его грустное лицо, с глазами полными печали. За окном летела одинокая птица, медленно отставая от вагона, чем-то напоминая человека, мчащегося за убегающей мечтой. Одинокие деревья и редкие постройки мелькали вдоль дороги, уносясь прочь. Снова послышался гудок локомотива, и поезд заметно сбавил ход. Стали появляться убогие дома вперемежку с роскошными особняками зажиточных хозяев. Показался перрон по которому спешно передвигались люди разного сорта с багажом в руках, отыскивая взглядом нужный вагон. Поезд остановился и встал мертвым грузом. Через короткое время, послышалась в проходе по коридору возня выходивших пассажиров. Аркадий, словно опомнившись, начал собирать свои вещи: «Ваша станция»? — спросил я Аркадия: «Да, моя» — отвечал он, молча сложив белье и закинув на самую верхнюю полку свернутый матрац. Аркадий уже был готов следовать к выходу, держа в руке свою сумку: «Я провожу вас» — сказал я, заметив, как он хотел подать мне руку. Он ничего не ответил и выйдя из купе зашагал впереди по коридору. Аркадий в эти минуты казался ниже ростом, чем есть на самом деле, и походил на человека преклонных лет. Я молча следовал за ним: мне нечего было ему сказать. Мы дошли до тамбура и Аркадий, обернувшись, подал мне руку: «Ну, всего вам доброго» — произнес он, посмотрев на меня, и быстро отвел взгляд.
Вместо того, чтобы спуститься по ступенькам, Аркадий спрыгнул на платформу. Он всеми силами старался казаться в здравом расположении духа, но глаза его говорили о другом. Я стоял в тамбуре, глядя ему в след… Аркадий пробрался сквозь толпу снующих людей. Никто его не встречал. Он хотел было присесть на стоявшую в стороне скамейку, но в последний момент, заметив, что она занята, прошел дальше. Остановившись возле одинокого дерева, Аркадий присел, облокотившись спиной к стволу. Достав с кармана пачку сигарет, он прикурил. Его сумка лежала рядом с ним на траве. Из каждого вагона выглядывали проводницы, держа в руке желтые флажки. Еще мгновение и поезд тронул. Проскользнув мимо проводницы, держась правой рукой за поручень, я высунулся наружу: «Это что такое»? — прозвучал возмущенный голос проводницы: «Аркадий!» – крикнул я, не обращая на нее внимания, намереваясь помахать рукой Аркадию на прощание. Но из-за грохота проезжавшего встречного состава, он меня не услышал. Наш поезд набирал ход. Аркадий так и сидел на том же месте, опустив голову, и тупо глядел в землю. Вскоре он исчез из виду. Проводница, схватив за руку, небрежно затащила меня в тамбур. Демонстративно закрыв дверь и защелкнув замок, она покинула тамбур, выражая свое возмущение. Я ни словом не обмолвился ей в ответ, прекрасно понимая причину ее негодования. Долго стоял я в тамбуре один, глядя в окно, и только потом заметил, что держу еще в руке сигарету, которую забыл прикурить. Наконец, не охотно, я направился в свое купе, с трудом смиряясь с мыслью, что Аркадия там мне будет не застать. Я вошел вовнутрь. Глубокий старик сидел за столом что- то поедая с аппетитом. На мое приветствие он не ответил, только улыбнулся своим беззубым ртом. Я пожелал ему приятного аппетита, но он снова не отвечал. Я сел напротив и стал перелистывать журнал. Закончив трапезу, старик лег на свою полку: «Может помочь вам расправить постель»?- громко произнес я. На этот раз старик услышал: «Мне на следующей сходить» — ответил он. Я налил себе из термоса подостывший чай, и, попивая, продолжал читать журнал. Старик вскоре уснул. Он лежал на спине, положив одну руку на другую на живот. Под голову он положил свой рюкзак, набитый вещами. Что интересно, он спал с полуоткрытыми глазами. Зрелище, признаться, довольно-таки неприятное, и если бы не его мирное похрапывание, в голову могло прийти что угодно. Я тоже лег на своей лавке, и как не странно, быстро уснул. Поспал я довольно прилично, и если бы дедуля не стал кашлять безостановочно, вероятно, спал бы еще. Ребята с верхних полок о чем-то беседовали, на языке понятном только им. На следующей станции, решив выйти покурить, я вызвался помочь дедуле нести рюкзак. Он оказался на удивление тяжелым. Дед с моей помощью закинул его себе на спину. Я хлопнул деда по плечу, прощаясь. Он, снова улыбнувшись, зашагал прочь, ковыляя ногами. Выкурив сигарету и купив в буфете стряпню к чаю, я вернулся в вагон. Попив чаю с вкусной булочкой, я завалился на своей лавке, рассчитывая, что посплю еще. Если бы не увидел, выглянув в окно, движущиеся здания, я и не заметил бы, что поезд тронул. Место напротив пустовало, и это казалось странным. Прошло некоторое время. Вдруг, отодвинулась купейная дверь, и на пороге появился молодой человек двадцати трех, двадцати четырех лет. Он был высокого роста и атлетически сложен. Я невольно присел на своей лавке. В руке он держал за ремешок спортивную сумку, под мышкой той же руки сложенное белье. Окинув купе взглядом невероятно красивых глаз, он вошел вовнутрь, ловко задвинув за собой дверь. Поздоровавшись, он извинился за предоставленные неудобства, потому как, ему надлежит ехать именно в этом купе. Голос у него был тихий и приятный. Это результат хорошего воспитания, подумалось мне, или признак доброго нрава. «Максим» — произнес он, представившись. Я назвался. «Чуть не опоздал на поезд» — произнес он, облегченно вздохнув: «Прямо на ходу поезда пришлось запрыгнуть в первый попавшийся вагон и потом добираться до своего. Чуть поднявшись на цыпочки, он достал с самой верхней полки свернутый матрац, и по прошествии нескольких секунд, его постель была готова. Сев напротив и положив свою сумку на колени, он был занят тем, что перебирал в ней свои вещи. Это дало мне возможность хорошенько его разглядеть. Черные до блеска волосы на его голове переплетались сотнями колец, изящно обрамляя высокий гладкий лоб, в котором светился ум. Черные, густые брови едва ли не сходились над его переносицей, под коими сверкали живые и необычайно большие карие глаза. От загорелого открытого лица с правильными чертами веяло тайной умиротворенностью и открытым благородством. Прямой, с еле заметной горбинкой нос, резко выраженные губы, слегка выдававшийся подбородок с небольшой ямочкой, говорили о силе характера и не сгибаемой воле. Крепкая шея сидела на его массивных плечах. Светло-серая футболка, с короткими рукавами, так плотно облегала его могучий торс, что казалось, она вот-вот разойдется по швам. Выдававшаяся широкая грудь свидетельствовала о неимоверной мощи обладателя. По ней, казалось, можно было ударять железом. Не трудно было догадаться, что ему не чужды тяжелые, изнурительные, физические нагрузки. При каждом движении на его сильных руках играли желваки мускулов. Крупные вены расходились причудливыми зигзагами. Еле уловимый, приглушенный запах его духов создавал особый колорит. Следует заметить, что вся его привлекательная внешность производила впечатление очень приятное. Он, несомненно, относился к категории людей, которые должны непременно нравиться, имея ту редкую особенность — располагать к себе окружающих. При этом, не производя никаких действий для достижения этой цели. Вероятно, поэтому мне казалось, что я знаю его очень давно, хотя видел первый раз в своей жизни. Темно-синие джинсовые брюки и кроссовки с плоской подошвой ладно смотрелись на нем, придавая некую элегантность и подчеркивая бравую собранность. Он двигался так легко и непринужденно, что казалось, земное притяжение на него не действует. Все это завораживало, производя чарующий эффект и естественно будоражило мое воображение. Я часто ловил себя на мысли, что никак не могу избавиться от чувства глубокого уважения, которое помимо воли, внушал к себе этот человек. Не безосновательно полагая, что с людьми сильными и смелыми, а он казался именно таким, всегда есть в жизни место интригующим случаям, мне страшно хотелось разговорить его. Но не знал я, с чего начать. Минутами позже я старался не шевелиться, боясь отвлечь его внимание, потому как, он смотрел в окно, обозревая быстро сменяющийся ландшафт величественной природы. Какая — то тихая, добрая печаль отражалась на его красивых глазах. На поляне примыкавшей к железной дороге, какой то мужчина косил траву, ловко орудуя косой. В тени дерева женщина, вероятно жена его, раскладывала на скатерти принесенную еду. Маленькая черная собачка бегала, мотая хвостиком, с одного места на другое, обнюхивая многочисленные запахи трав. Растущие у края небольшого озера несколько берез, как в зеркале, отражались в воде. Грунтовая дорога, извиваясь, уходила вдаль, обрываясь на вершине холма. По сопкам стелился высохший ковыль. Молодая, стройная девушка, шла по тропинке, ведущей из леса. Она шла быстро, наклонив голову, словно стараясь догнать собственную тень. Какой — то парень, стоя под деревом и покуривая сигарету, провожал ее долгим, умиленным взглядом. Пятнистое стадо паслась на лугу, пощипывая сочную траву. Маленькие телята резвились рядом, как беззаботные дети. Племенной бык с невозмутимым достоинством лежал на земле, то и дело, отрыгивая и неторопливо пережевывая пищу. Огромное поле спелой пшеницы колыхалось под дуновением ветерка, как безбрежный океан. Широкая лесополоса, разделяя поле, уходила за горизонт, как бесчисленное, стройное войско, стоящее на страже своих безграничных владений.