«Далеко едете»? – спросил Максим, обратившись ко мне: «На север» — коротко ответил я, с потаенной радостью, от того, что он сам заговорил первым. Я не успел ему задать вопрос: «Я гостил у тети здесь в Багаевке» — произнес Максим, — «Сейчас еду к другу: завтра у него юбилей. Он живет в Вольске, однокашник мой. Как женился, переехал к родителям жены и мать свою забрал туда же. Это через несколько станций отсюда. Мы с детства дружим, так как жили по соседству в Минеральных водах, на окраине города, в частном секторе». «Этот парень», — произнес Максим, указав на верхнюю полку, — «Не упадет на вас»? Мой сосед, что сверху, спал, повернувшись спиной, на самом краю полки. «Он давно так лежит, не стоит беспокоиться», — ответил я, и добавил: «Поезд трогается совсем тихо, если бы не движущиеся предметы, видимые за окном, не возможно было бы понять, что мы уже едем». Как то ехал я на поезде, не помню, откуда, произнес я, обратившись к Максиму, поезд всегда трогался с сильным подергиванием. Это, наверное, из-за качества путей? «Нет, это не поэтому», — усмехнувшись, отвечал Максим. На панели приборов в кабине локомотива, где сидит машинист, находится рычаг скоростей, если сказать по-проще, а по-научному, он называется рычаг набора позиций. На нем несколько позиций. Когда в начале движения состава с первой позиции машинист, набрав нужную скорость, переключает рычаг на вторую позицию, то движение происходит плавно, с ускорением. Еще важно, чтобы песок через подведенные трубки, равномерно подавался под колеса локомотива. «А зачем песок»?- недоуменно спросил я. «Крупинки песка» — продолжал Максим, «Попадают под колеса и крошатся, образуя сцепление колес с рельсами, и состав трогается. Если не будет песка, то колеса просто будут шлифовать на месте. «Надо же», — с нескрываемым удивлением, произнес я. Казалось бы, такая мелочь, а гляди, какую важную играет роль». «Да это так»,- утвердительно произнес Максим. «А откуда вам это известно»? — спросил я Максима. «Я работаю — помощником машиниста» отвечал он, достав из своей сумки какую-то книгу и листая ее, отыскивая нужную страницу. Я тоже, раздосадованный тем, что разговор на этом завершился, лениво стал перелистывать журнал, кем то забытый в спешке. Некоторое время мы ехали молча. Вдруг с верхней полки один из молодых людей спрыгнул вниз, намереваясь выйти. «Здравствуйте»! — произнес Максим, обратившись к нему. Тот, как и надо было полагать, молча вышел. Максим недоуменно посмотрел ему вслед, а за тем, вопросительно перевел взгляд на меня. Я ему объяснил, причину такого поведения. Мы проезжали по мосту небольшой речки. На берегу, в тени дерева, виднелась машина. Хозяин машины, стоя по колени в воде, держал в руках удочку, намереваясь поймать рыбу на уху. Два маленьких мальчика изо всех сил плыли к противоположному берегу, будто соревнуясь, кто доплывет первым. «Здорово плывут» — произнес Максим, указав на них. Я подтвердил. «А вы умеете плавать»? — почему то спросил меня Максим: «Нет, к сожалению» — с досадой ответил я. И действительно, я не умею плавать: в прохладных водах горного Аксая, не сильно разбежишься, чтобы научится этому искусству. «А вы умеете»?- в свою очередь спросил я Максима. «Да, конечно» — отвечал он, и немного подумав, добавил: «Если бы не умел плавать, я сейчас здесь не сидел». Он задумался. Боясь, что Максим снова возьмется за свою книгу, я спросил: «А как вы стали железнодорожником»? К тому времени вернулся наш спутник и молча взобрался на верхнюю полку. «У меня сосед» — начал Максим: «Работал машинистом, мне нравилась его форма. Форму я, правда, еще не ношу, так как пока не дорос до машиниста, но железнодорожником стал. Еще учусь на заочном, так что эта профессия, думаю, на всю жизнь. Афанасий Михайлович — тот самый мой сосед, о котором я упомянул, часто говорил: «Если выбрал одно дело в жизни, тем и занимайся». Жалко: не стало его, год тому назад. Он был порядочным человеком, и только хорошее могу о нем сказать. «Так расскажите, если вас не затруднит» — спохватившись, произнес я. Максим задумался на мгновенье. «Я знал его с детства» — начал он. Мы жили, как я уже говорил, по соседству. У него было две дочери. Старшая жила где-то в другом городе и очень редко приезжала к нему. Младшая ушла от мужа алкоголика и жила вместе с ним. Афанасий Михайлович, был человеком, в некоторой степени, замкнутым. Я не помню, чтобы он с кем-то водил крепкую дружбу. Хотя к нему и заходили его коллеги по работе, и он их принимал радушно и с гостеприимством. В таких случаях он накрывал большой стол, что стоял под навесом. Во дворе у него была большая теплица, грядки и множество цветов. Он сам поддерживал во дворе порядок и с пристрастием ухаживал за цветами. Он по натуре был человек домашний. Некоторые знакомые недолюбливали Афанасия Михайловича за его немногословный нрав. В действительности, он имел добрую душу и чуткое сердце. Если была кому-либо нужна его помощь, он никогда не отказывал. Всегда давал в долг, если попросят, а когда возвращали, никогда не проверял. Он всегда здоровался первым при встрече и даже с малыми детьми, когда случалось идти мимо садика. И те ему хором отвечали. Невозможно было знать, что у него на душе: он никогда не давал волю своим чувствам и эмоциям. Когда бывал чем-то недоволен, он имел привычку прищуривать один глаз, а вторым, широко раскрытым зеленым глазом, сверлил все вокруг. Бывало, когда идем вместе на работу, я брал свой саквояж в одну руку, а саквояж Афанасия Михайловича, в другую. В это время он, почему то, преображался и по-молодецки, размашисто шагал рядом. Афанасий Михайлович, никогда не рассказывал о себе. О том, что он в свое время служил в Афганистане, я узнал от его сослуживца, который приехал к нему погостить. Они сидели под навесом за столом и молча выпивали, не стукаясь. Полный стакан с водкой стоял на столе, накрытый сверху коркой хлеба. Афанасий Михайлович, по рассказу его сослуживца, спас ему жизнь во время стычки с душманами. Он на своих плечах вынес товарища с места боя, хотя сам был ранен осколками ручной гранаты. В госпитали вынули осколки, но один, как, оказалось, остался не замеченным в области сердца. Я часто замечал, продолжал Максим, как Афанасий Михайлович, держится рукой за левую сторону груди. В первых числах августа прошлого года ему вдруг стало совсем плохо. Его тут же увезли на скорой помощи в больницу, но спасти не смогли. Врач вышел после операции в коридор и развел руками. Выразив соболезнования, он заявил, что обратись больной пораньше, то наверняка спасли бы. Много собралось народу на панихиде прощания с Афанасием Михайловичем. Все говорили добрые слова, даже те, кто неадекватно отзывались о нем при жизни. Старшая дочь Афанасия Михайловича, Татьяна, приехавшая на похороны, рыдала безутешно. Тушь с глаз текла по ее лицу. Но через некоторое время, накрашенная снова, она стояла поодаль в кругу каких то мужчин, держа между пальцев руки сигарету и смеясь, рассказывая какую то смешную историю. Младшая дочь покойного, Светлана Афанасьевна, женщина всегда веселая и добродушная, молча сидела среди присутствующих. Мертвенно-бледный облик лица выражал ее истинное горе. По прошествии многих дней, когда случалось проходить недалеко от кладбища, почти всегда можно было видеть ее одинокий силуэт, сидящей на скамейке у могилы отца, в темном одеянии и в платке. Странное дело: единственная береза, растущая на территории кладбища, чудесным образом оказалась у изголовья Афанасия Михайловича. Она стояла слегка наклонившаяся над ним, словно оплакивая его.
Мне памятен случай, произошедший со мной в нашу последнюю совместную поездку с Афанасием Михайловичем, незадолго до его кончины. От чего я и начал все это рассказывать. Как-то раз, в середине июля, мы вместе отправились в рейс. Нам следовало отогнать локомотив после капитального ремонта в город Махачкалу. Оттуда на обратном пути мы должны были доставить состав с цистернами до узловой сортировочной станции у реки Терек. Потом уже, сев на пассажирский поезд в качестве пассажиров, имея при себе «Маршрутный лист», дающий нам право на бесплатный проезд доехать домой. Таким образом, в восемь часов вечера второго дня пути, мы добрались до пункта назначения. Вручив, встретившему нас диспетчеру, документацию мы отправились с Афанасием Михайловичем в бригадный дом. В местах пункта прибытия имеются для машинистов и помощников, так называемые бригадные дома. Там круглосуточно работает столовая, имеются комнаты отдыха с чистой постелью, душевые кабины. Четыре часа отводится на отдых и только потом надлежит следовать по обратному маршруту. Поужинав и приняв душ, мы отправились в свою комнату на отдых. Я выключил свой телефон и бросил его в саквояж, чтобы никто не отвлекал. Завалившись на чистую постель, я уснул сразу. Поспал я около трех часов. Возможно, поспал бы и дольше, если бы Афанасий Михайлович, не ворочался и не кашлял. Стараясь его не разбудить, я потихоньку вышел из номера, намереваясь легкой прогулкой занять остаток времени. Оказавшись на улице, я стал бесцельно бродить вдоль платформы. Прежде тихая погода, сменилась на ветреную. Вдоль платформы, отсвечивая свет, сверкали зеркальные поверхности рельсов. Через несколько путей стоял состав с нефтяными цистернами. Путейцы ходили с фонарями в руках вдоль состава, производя осмотр. От захлопываемых путейцами крышек колесных буксов, доносились глухие хлопки. Изредка слышались отрывистые голоса диспетчеров через громкоговоритель. От промасленных деревянных шпал, нагретых дневным солнцем, исходил характерный запах. За частными домами, что стояли совсем близко от дороги, виднелись многоэтажки. В некоторых окнах горел свет. Редкие проезжавшие вдалеке машины, прорезали ночную тьму светом фар. На высокой горе, возвышавшийся как призрак, стояла телевизионная башня, освещенная подсветкой. Незаметно для себя я оказался далеко от бригадного дома. Проходя мимо первой попавшейся мне на пути многоэтажки, я уже намеревался вернуться обратно. Вдруг на углу дома, зазевавшись, я, что называется, лоб в лоб столкнулся с прохожим. Это оказалась девушка, вероятно спешившая домой. Она отпрянула в сторону, бросив на меня испуганный взгляд. Я поднял с земли выпавшую из ее рук женскую сумочку: «Простите, пожалуйста! – виновато произнес я, обратившись к ней. Не бойтесь: я не сделаю вам ничего плохого». Она медленно и с опаской приняла свою сумочку. «Я первый раз в вашем городе и потому прогуливаюсь, убивая свободное время», — стараясь ее успокоить, произнес я снова. Девушка медленно ступила на бетонный тротуар, не сводя с меня пристального взгляда. «Еще раз простите ради Бога, за мою оплошность»! – сказал я, улыбнувшись ей. Видя, что она немного успокоилась, я вкратце объяснил ей причину того, как я оказался здесь. «А вы, почему в такое позднее время идете одна»? – поинтересовался я: «Я ходила проведать больного родственника», — вроде совсем успокоившись, ответила она: «Я учусь на врача и частенько навещаю его. Только сегодня припозднилась: так вышло. Они просили переночевать у них, но мне нужно было домой, сделать кое-какую работу, а интернета у них нет. Кстати, добавила она, я как раз живу не далеко от вашего бригадного дома. Мой племянник тоже работает помощником машиниста». «В таком случае я провожу вас», — предложил я. Немного подумав, она согласилась. Мы не спеша пошли рядом. Я рассказал ей, откуда приехал и что через час, нужно уже в обратный путь. Вдоль тротуара интервалом стояли фонари, и я мог ее отчетливо видеть. Она совсем успокоилась и даже иногда улыбалась, слушая меня. Ей было столько же лет, как и мне, и день рождения в один и тот же месяц.
Вдруг зазвонил телефон Максима, лежащий в его сумке, и в тоже время поезд тихо остановился на станции, названье которой я, как обычно, не разглядел. Вероятно, звонил друг Максима, судя потому как, Максим объяснял, что остановились на предпоследней станции и поезд идет согласно расписанию. Я взял термос, и чтобы не отвлекать Максима, решил сбегать за свежим чаем. Быстро вернувшись, предложил Максиму чаю: «У меня как раз имеется домашний пирог» — произнес Максим, «Тетя моя, как никто другой, печет пирог. Попробуйте». Я не отказался. И действительно, пирог был отменный. «Как же они объясняют продавцу, что хотят купить», — произнес Максим, указав в окно на наших спутников, которые, стоя у киоска, что то ели с аппетитом: «А Бог их знает», — ответил я сочувствующе. Я? торопливо справившись с пирогом, запивая чаем, уже был готов слушать продолжения рассказа Максима, как вдруг телефон Максима снова зазвонил. Пользуясь случаем, я быстро выбежал, чтобы хоть немного покурить. Не докурив сигарету, я вернулся в купе, и как раз вовремя, так как, закончив разговор, Максим положил свой телефон в сумку: « А зачем вы его кладете в сумку»?- спросил я Максима: «Один я уже оставил на столе» — коротко отвечал он: «А как звали ту девушку»? – спросил я Максима, с нетерпением ожидая продолжения прерванного рассказа. Максим сосредоточился, в глазах мелькнул еле заметный блеск. Мне показалось, он отчетливо ее представил: «У нее было необычное имя», — задумавшись, произнес он: «Ее звали Леонорой». Я бы не сказал, что она была уж такой красавицей», продолжал Максим, «Но что-то притягательное было в ней. Ее открытая улыбка, звонкий смех, приятный голос наполняли меня неописуемым восторгом. Ее черные, по-детски наивные глаза смотрели прямо в душу, читая в ней все. Не думаю, что у кого-нибудь хватило бы непорядочности или бесчеловечности слукавить перед этим чудным взором. Ее резко очерченные брови походили на крылья чайки в полете. Мне нравилось, как иногда она смотрела на меня своими глазками, разглядывая меня с каким-то любопытством. Она имела привычку, когда слушала, немного наклонять в сторону свою голову. И ей это очень шло. Она была среднего роста. Косынка широкой полоской удерживала искусно сложенные волосы на ее голове. На ней было красивое платье с выраженным воротником. Ремешок, узкой лентой на поясе, подчеркивал ее гибкую талию. Неведомая сила тянула меня к ней, когда, с некоторым смущением, я обозревал ее притягательный облик, грациозный стан и грудь, поднявшая покров. Во всей ее внешности угадывалась какая-то не свойственная для женщины решительность. Не думаю, что она осталась бы равнодушной, если кому-либо понадобилось ее немедленное участие. Она сказала, что аварка по национальности. Кажется, в Дагестане больше десяти национальностей из числа коренного населения»? «Больше тридцати» — поправил я. Максим продолжал. «Если мы пройдем железнодорожные пути и пойдем вдоль вон той дамбы» — сказала Леонора, — «Мне будет ближе к дому, только не идите быстро: мои туфли немного жмут, я их купила накануне». Мы прошли через пути и оказались у той самой насыпной дамбы: «А что это за шум?» — спросил я Леонору, посмотрев поверх дамбы в ту сторону, откуда он доносился: «Это море»! — отвечала она: «Как? Море? — с нескрываемым удивлением спросил я. Я никогда не видел море». «Хотите, я вам покажу его? — сказала Леонора, — это совсем близко». «Конечно, хочу» — ответил я и зашагал, направляясь к насыпи. Я протянул ей руку, намереваясь ей помочь, но она отдернула свою. Мы поднялись наверх. Соленый воздух ударил в ноздри. Тут же послышался громкий шум моря. Я бегом спустился с дамбы и подбежал к морю, на ходу скинув рубашку на кнопках и кроссовки со своих ног. Я могу подолгу задерживать дыхание и, решив подшутить над Леонорой, прямо в брюках бросился в волны. Леонора что- то крикнула мне в след. Когда, наконец, я всплыл наверх, меня охватил ужас. Я в спешке или по незнанию не сообразил, что на море шторм. Меня унесло далеко от берега. Огромные волны высотой несколько метров, то поднимали меня на гребень, то я снова оказывался между волнами, и видел только небо над собой с редкими звездами. Где-то далеко то появлялся, то снова исчезал какой-то свет. Я подумал, что это далекий прожектор, плывущего судна. Вдруг меня осенило: я вспомнил, когда мы поднялись на дамбу, на металлических стойках горел один единственный фонарь. Страх обуял меня от мысли, что так далеко оказался от берега. Я стал отчаянно плыть к нему. Каждый раз, оказываясь на гребне волн, я смотрел на фонарь, ориентируясь по нему, как на спасительный маяк. Как только я оказывался между волнами, он исчезал на некоторое время. Только слышался грохот волн в кромешной тьме. Огромные волны бушевали с неодолимой силой, энергия которых, казалось, никогда не истощится. В первые долгие минуты, было ощущение, что я нисколько не приблизился к берегу. По прошествии некоторого времени, я заметил, что фонарь засветил ярче. Это воодушевило меня и я начал грести сильнее. Когда руки уставали, наливаясь свинцом, я переворачивался на спину, давая рукам отдохнуть и работая ногами, оставался на плаву. Так повторялось множество раз.
От усталости мои мысли путались в голове. По мере приближения фонарь все ярче слепил мне глаза. Это был самый благодатный свет в моей жизни. Наконец я ощутил подошвами ног твердую почву и стал плыть, собрав последние оставшиеся у меня силы. Я выбрался по колени из воды, и не в силах удержать свой вес, упал на спину. Силы меня покинули окончательно. Еще секунда и меня унесло бы в море. Вдруг цепкая рука в темноте схватила меня за ногу. Леонора, развернув меня и обхватив за талию, пыталась меня поставить на ноги, но упала вместе со мной. Очередная волна накрыла нас с головой. Ухватившись за мою руку обеими руками, она отчаянно тянула меня к берегу. Я с трудом встал на ноги по пояс в воде, и очередная волна сбила меня с ног вместе с Леонорой. Она тут же вскочила на ноги, ухватившись снова за мою руку и упираясь всем своим существом, тянула меня к спасительному берегу. В то время, когда мое собственное существование висело на волоске, я вдруг почувствовал себя самым счастливым из людей. От того, что этот чужой, хрупкий и не знакомый мне человечек, так отчаянно боролся за мою жизнь. Я знал, чтобы не случилось, она не выпустит мою руку из своих цепких рук. Я все отдал бы ей в эту минуту, даже собственную душу.
Максим замолчал. Но видя, как я сосредоточенно и затаив дыхание его слушаю, продолжал снова.
Косынка с головы Леоноры давно слетела, ее длинные волосы развевались на ветру. Откинув далеко назад голову, она что-то громко кричала по-своему, будто взывала небеса на помощь. Я приподнялся из последних сил: «Волна идет, волна» — вскричала она, глядя испуганным взглядом мимо меня. Я обернулся, стоя по грудь в воде. И действительно, черная стена огромной массы воды быстро двигалась на нас. Не успел я сделать и двух шагов, как волна накрыла нас обоих. Я с трудом отыскал руками ее в воде, поднял обеими руками над своей головой и бросил в сторону берега, как маленького котенка. Леонора плюхнулась в воду и вскочив, вместо того чтобы плыть к берегу, спасая свою жизнь, кинулась ко мне, вытянув вперед свои руки. Я был поражен ее мужеством. Отхлынувшая от берега волна бросила ее обратно, и я на лету успел поймать ее руку. Во мраке запечатлелся ее взор полный ужаса. В нем было все: безысходность, отчаянье и прощание с жизнью. Нас потащила волна. Шкрябая свободной рукой по дну, мне удалось кончиками пальцев нащупать то ли выступ камня, то ли уголок доски, застрявшей в песке. Это нас спасло. Волна тяжело отхлынула назад. Перекинув мою руку через свою шею, Леонора с трудом меня приподняла. Я уже ничего не соображал. Казалось все происходящее, как на замедленной киноленте. Приложив невероятное усилие и преодолев последние метры, мы буквально рухнули у самого берега. Волна, в последний раз ополоснув нас по пояс, откатила назад. Леонора первая вскочила на ноги: «Вставай»! — крикнула она, — Нельзя лежать, вставай, слышишь»? Видя, что я не могу этого сделать, она упала на колени и снова, перекинув мою руку через свою шею, пыталась меня поднять. Сил у меня не было никаких. Легкие мои работали как компрессор, только хрип исходил от меня, я не мог говорить, сердце бешено колотилось в груди. Не знаю, как оно не разорвалось тогда. Кое — как я присел на колени. Леонора, кряхтя, всеми силами старалась меня поднять. Не знаю, как мне удалось, но я встал: «Надо ходить»- крикнула она, не выпуская мою перекинутую через ее шею руку. С величайшим трудом я сделал шаг. Постояв немного, пошатываясь, сделал второй. Леонора, держа мою кисть своими обеими руками, не без труда удерживая мой вес и упираясь изо всех сил на полусогнутых ногах, помогала мне делать тяжелые шаги. От ее босых ног на песке оставались глубокие следы. Минут десять, порой останавливаясь, мы медленно передвигались по берегу. Наконец, обессиленные разом упали на песок. Дыхание мое понемногу приходило в норму, сердце билось не так усиленно, сознание нормализовалось. Леонора сидела рядом, подогнув колени и тяжело дыша. Я тоже присел: «Глупо это было, глупо», — громко произнесла она, имея в виду мой, действительно, глупый поступок. Я, напрягая всю свою фантазию, стараясь подобрать более деликатные слова, поблагодарил ее за свое спасение. Женщина есть женщина. Она посмотрела на меня своим чудным взглядом и, закрыв лицо руками и склонив вперед голову, дала волю своим слезам. Ее полусогнутые колени то ли от усталости, то ли от перенесенного страха, судорожно тряслись, ее маленькие плечи вздрагивали. Мне хотелось обнять ее и прижать к себе нежно-нежно, но зная, что по их обычаям так нельзя поступать, я с трудом себя сдержал. Пошатываясь, я пошел искать свою рубашку и кроссовки. Рубашка моя болталась, зацепившись за кустик, и кроссовки нашлись поблизости. Не спеша, одевшись, я подошел к Леоноре. Она сидела на камне, как русалка и уронив в сторону голову, с усилием выжимала свои длинные мокрые волосы. «Афанасий Михайлович», — словно удар тока, меня пронзила мысль. «Леонора!» — громко произнес я, — Надо бежать! мой машинист, вероятно, уже дожидается меня. Пойдем.» Леонора соскочила с камня, и мы побежали. Взобравшись на дамбу, я остановился и посмотрел назад. Море ревело в буйном гневе, как хищник, упустивший лакомую добычу. Спустившись с дамбы, мы перешли железнодорожные пути и побежали по платформе, направляясь в сторону бригадного дома. Леонора бежала следом, чуть отставая, быстро переставляя свои босые ножонки, прижимая к себе обеими руками свою сумочку. Я издали заметил Афанасия Михайловича. Он нервно курил, лениво расхаживаясь по перрону. Мы подбежали к нему, тяжело дыша: «Принимай локомотив» — гневно произнес он, бросив мне под ноги мой саквояж. Просверлив меня своим широко раскрытым глазом, он поднялся в машинное отделение локомотива, держась за поручень. Я быстро последовал за ним. Выполнив внутри свои обязанности, я выскочил на улицу, проверяя исправность тормозных рукавов и положение автосцепки с составом. Леонора стояла на том же месте, глазея на мою беготню. С её платья падали капли, образуя на бетонке круг. Афанасий Михайлович меня окликнул. Я быстро поднявшись по маршу, побежал к нему в кабину. В ту же минуту нам дали зеленый свет. Афанасий Михайлович включил первую позицию и следом вторую. По составу пронесся грохот. Поезд тронулся, набирая ход. Я быстро выглянул в открытое окно. Леонора глядя на меня растерянно, пошла следом и когда поезд начал набирать скорость, побежала. Она остановилась на самом краю, где обрывалась бетонная платформа. Я не знал, что мне делать. Приложив ко рту обе руки, я крикнул ей: «Леонора! Запомни мой номер телефона» -и громко прокричал свой номер, отчетливо произнося каждую цифру. Она развела руками и пожала плечами, давая понять, что из-за грохота вагонов ничего не разобрала. Так и осталась она стоять, глядя в след, держа в обеих руках свою сумочку, медленно исчезая в полумраке и быстро удаляясь. Путь делал изгиб, и она тут же скрылась из виду. Я не знал, что мне делать. Мысли путались у меня в голове. Я уже готов был спрыгнуть с локомотива на ходу, как вдруг: «Отвлекаюсь»! – крикнул Афанасий Михайлович и выглянул в окно, на изгибе пути проверяя по составу, не горит ли какая-либо колесная букса. По инструкции я должен был сказать: «Наблюдаю»! – при этом следить за показаниями светофоров. Но я ничего не ответил: «Черт знает что» — громко крикнул Афанасий Михайлович, окинув меня широко раскрытым глазом, с ног до головы: «Ты на работе или где»? Он стукнул кулаком по станине, на которой находилась установленная панель приборов, так, что металлическая станина заскрипела. Я никогда не видел его таким злобным. Это был пик его гнева. Он что-то возбужденно говорил, говорил, размахивая руками, но я ничего не слышал. События последнего часа проносились у меня перед глазами, быстро сменяя друг друга. Лицо Леоноры остановилось перед взором моим, выражая досаду и немой упрек. Что творилось во мне не передать словами. Душа изнывала, сердце разрывалось на части. Мне никогда так не было тяжело, как в эти минуты. Любые пытки, которые есть на свете, принял бы я, только что бы еще раз увидеть ее. Не было на свете человека, несчастней меня. Я высунулся в окно, подставляясь потоку встречного ветра. Впереди по гладкой поверхности рельсов бежали два светлых пучка, чем-то напоминая двух людей, которым никогда не суждено соединиться.
Максим замолчал, опустив кудрявую голову. За тем тяжело лег на свою полку, подложив свое правое предплечье под голову и глядя наверх: «И вы больше не встречались»? – спросил я Максима, с тревогой ожидая отрицательный ответ: «Нет, больше мы не видались» — с грустью отвечал он, и вздохнув глубоко, несколько раз поморгав глазами, повернул голову к стенке.
Мне не хотелось отвлекать его от нахлынувших воспоминаний. Долго ехал я один под монотонный стук колес, молча глядя в окно, вновь и вновь повторяя в уме звучное имя Леоноры. Поезд медленно и неслышно остановился. Люди торопливо облепили вход у вагона, намереваясь побыстрее устроится на своих местах. Максим вскочил и бросившись к окну, застыл на мгновенье: «Моя станция» — произнес он и начал спешно собирать свою сумку. Я быстро встал и переступая с ноги на ногу, суетился вокруг, не зная чем ему помочь. Он приготовился к выходу: «Я провожу вас, Максим» — предложил я: «Нет, не нужно» — ответил Максим: «Не знаю почему, но я не люблю, когда меня провожают». Я пожелал Максиму всего наилучшего, а он мне в свою очередь, пожав мою руку, доброго пути. Я встал у окна, надеясь увидеть его снова. Выйдя из вагона, Максим оглядевшись по сторонам, достал свой телефон и начал кому-то звонить. Только он положил телефон в карман, к нему быстро подошел молодой человек, держа в руке брелок с ключами. Они пожали друг другу руки и обнялись, как давние друзья. Перекинувшись несколькими фразами, они пошли по перрону. Я с силой постучал по стеклу окна, не надеясь, что Максим услышит. Но он услышал. Обернувшись, Максим помахал мне рукой, в добродушной улыбке обнажив ровный ряд ослепительно — белых зубов. Я ему тоже ответил.
Я лег на свою полку, повернувшись к стенке: мне не хотелось никого видеть. Двоякое чувство овладело мной. Вдруг мне стало грустно и одиноко. Но в то же время какая-то удовлетворенность наполняло мне душу, от того, что судьба свела меня, на краткий миг с моими попутчиками, перед тем, как разлучить навсегда. Долго я лежал в таком положении, думая о них, и наконец, не заметно уснул.
Я уже не буду описывать мой дальнейший маршрут. Доехав до станции с красивым названием Демьянское, я взял такси и добрался до города, с не менее красивым названием, Ханты-Мансийск. Первым делом по прибытии домой, я позвонил своему товарищу, так как не успел с ним проститься перед отъездом. Наутро он собрался ехать на рыбалку и пригласил меня за компанию. Я охотно согласился. Рано утром Алексей заехал за мной на своей старенькой, видавшей виды, иномарке. Мы отправились на берег Иртыша. Погода стояла превосходная. Было светло, не смотря на ранний час. Бессонные чайки лениво ходили по берегу у воды, выискивая мелкую рыбешку. Небольшой катерок по реке против течения тянул за собой, на туго натянутом тросу, нагруженную баржу. Одинокая шлюпка неслась по воде, управляемая умелым пловцом, прорезая водную гладь. Вечно зеленый лес стоял по холмам, виднеясь сквозь пары утреннего тумана. У подножия холма дружной колонной стояли мамонты, будто шагнувшие сквозь тысячелетия, застывшие в мрачном изваянии. Над Иртышем раскинулся широкий мост, соединив два берега после долгой-долгой разлуки.
Еще находясь под впечатлением своей поездки, я хотел было рассказать моему товарищу о моих удивительных попутчиках. Но увлеченный своей рыбалкой, он меня не слушал. По причине того решил я все изложить на бумаге. И потому приношу свои искренние извинения, за столь, может быть, докучное повествование. Идрисов Бадруди Абуталибович.